До поры до времени я болота воспринимала очень спокойно. То есть пока ходила по более-менее сухим болотам за клюквой, то даже считала это дело весьма романтичным и приятным. А потом, лет этак в 16, поехала летом по «местам боевой славы» ливов, т.е. в глухие места Литвы. И судьба забросила меня на хутор Оберлагос, в заповедник, в дом к интересному человеку – местному старому егерю Изоту (он потом послужил прототипом лива Изота в  «Берсерке»). Изоту было лет около пятидесяти. У него на хуторе было всего два дома: его и его жены. Жили в этих домах он сам, его жена, ее брат, сын ее брата и сын Изота от первого гражданского брака. Больше жилья поблизости (в пределах 20-30 км) никакого не было. Хотя в десяти километрах от хутора по дороге вдоль озера, за местным кладбищем в сорок могил в полуразвалившемся доме  жила первая жена Изота – русская женщина Татьяна. Полусумасшедшая, косоглазая. Каждый день она приходила по этой дороге к хутору просить еды. Топала босиком, в каких-то тряпках, но пока шла – постоянно что-то пела. Громко. Пела так, что все бросали работу и стояли-слушали. Изот  ее постоянно прогонял рогатиной,  а жена Изота ее втихоря подкармливала.  Но суть не в этом. А в том, что Изот ненавидел русских. Однажды подвел меня к своему хлеву из цельных бревен, ткнул пальцем в выбоины на бревнах и говорит:

-- Знаешь, что это?

Отвечаю:

-- Нет.

-- Это я с братьями во время войны ваших солдат тут расстреливал!

Просто пугал или говорил правду - не знаю, но Изота я возненавидела.  Тем более, что до сего славного «хлева» на моих глазах он совершенно спокойно и очень обстоятельно зарезал поросенка для «общего» ужина, пристрелил своего старого пса, утопил новорожденных котят от своей кошки…  Мне, городской девушке, все это казалось изуверством. Сейчас я понимаю, что это был вполне привычный для сельского человека образ жизни: поросенок и выращивался для еды (не любоваться же на него?), старый пес медленно умирал, и пристрелить его было вполне гуманно, котят было неразумно оставлять в живых, а о стерилизации кошек Изот вовсе никогда не слышал. Но в то время я посчитала Изота жуткой сволочью, о чем ему и сказала прямо около того сарая, воображая себя как минимум Зоей Космодемьянской. Изот поглядел на меня  и говорит:

-- Смелая, значит, такая?

Ну, я же Зоя Космодемьянская, не могу же отрицать, – кивнула.

Он заржал. Отхохотался, взял меня за плечико и спрашивает:

-- А хочешь сходить со мной на  Кабанью Яму? На кабанов поглядишь… Или боишься?

 Отвага из меня в ту минуту просто-таки перла. Выперла героическим:

--  Схожу, как нефиг делать!

-- Тогда с утра и пойдем.  Шубу возьми, переночуем там. И сапоги одень, пойдем через болота.

 Болот я на то время ничуть не боялась, кабанов тоже, поскольку никогда их в природе не видела. Немного опасалась Изота, но в то время в голове не оседало, что может и убить. Молодая была, в плохое не верила.

 Утром вышли. Сперва все было ничего – Изот шел впереди, я - чуть позади. Вошли в лес, прошли более сухие места, на лодке перебрались через озеро, спустились в низину. Захлюпало. Потом стало вязко. Потом иду – вижу: растет гладенькая травка метрах в десяти впереди нас, а земля под ней «ходит ходуном». Колышется, как студень. Стало страшновато. Затем Изот обернулся:

 -- След в след. Поняла?

 А дело уже катилось к вечеру, я устала, слегка стало страшновато.

Пошла след в след.

Вокруг уже не просто были трава или кочки, а вода, затянутая тиной. Потом тропинка (путь по которому шли, тропы, как таковой, в общем-то и не наблюдалось) стала сама уходить под воду.

Вот, я топаю за Изотом, рассекаю бедрами болотную жижу. Воняет она жутко, комары и мошка лезут в глаза, останавливаться нельзя – утянет, идти уже тоже сил нет, я  беззвучно реву в три ручья, прощаюсь мысленно с мамой, папой и братиком. Естественно ни хрена вперед не смотрю и в какой-то момент теряю из виду спину Изота. То бишь делаю пару шагов куда-то в сторону. И бац, – я по пояс в воде! Дергаю ногами, а их будто держат. Причем не просто держат, а потихонечку тащат вниз, а опоры внизу нет. Изот уходит, не оборачивается.

Сказать, что я испугалась – это ничего не сказать. Я не просто испугалась, я от страха потеряла голос. Шлепаю вокруг себя руками, дрыгаюсь, как червяк ( хотя слышала, что в такой ситуации нельзя дергаться, но одно дело слышать, а другое – жутко хотеть освободиться и понимать, что это невозможно), пищу  во все горло, а звуки тонут в воздухе. Ушла в болото где-то до пояса, только тогда прорезался голос. Заорала.

Изот вернулся, сунул палку. Вытащил, но без сапог – обе городские резинки остались в болоте.

Я сижу, обтекаю, визжу:

-- Пойдем обратно! Хочу обратно!

 Он пару раз дал мне в рожу, обозвал по-литовски и попер в мокрой одежде, без сапог в одних носках вперед…

Как вышли из болота я рассказывать не буду – долго и банально: я с ревом, проклятиями и вселенской ненавистью, Изот - с русским матом и какими-то литовскими ругательствами.

В общем, вечером пришли к Кабаньей Луже. Кабанья Лужа оказалась небольшим вязким грязевым озерцом в лесу. По краю метров пять-шесть травы и густой грязюки, в середине в диаметре около трех-пяти метров - жидкая грязь. Подальше от Лужи обычные кусты, а у одного из «берегов» - высокая сосна. Как ни странно именно сосна, а не ель или какие-нибудь «болотные» деревья, вроде осины.  Я замерзла, как собака, думала – Изот разожжет костер. Ни фига… Оказывается огонь и запах гари могли отпугнуть кабанов, а Изот, собственно, пришел на эту Лужу по долгу службы: у кабаньего стада было прибавление, в обязанности  егеря входил счет поголовья. В общем, вместо того, чтобы накормить меня и обогреть, он заставил меня лезть на проклятую сосну, на настил, вроде плотика, который был установлен между ветвей на высоте примерно метров семь. Там велел закрыть рот и заткнуться или он меня, к чертовой матери, сбросит вниз. В тот момент я ему поверила - сбросит. С закрытым ртом, трясясь, воняя болотиной и с жуткой чесоткой от засохшей грязи и мошки, я  просидела на  «плотике» часа четыре. Потом совсем стемнело, затем вышла луна, стало светлее. А еще примерно через час, когда мне уже все было пофигу, я услышала шум. Такой нарастающий то ли топот, то ли «накат». Изот на всякий случай еще раз треснул мне по шее, показал кулак и приложил палец к губам, я легла, свесила вниз башку, стала всматриваться. Зрелище, я вам скажу, обалденное: гул растет, очень громкий, потом начинаешь различать звуки – топот, чавкание, хрюкание, повизгивание, треск, а потом становится почти тихо. И вдруг из кустов появлется большая кабанья туша – просто-таки огромная. Покачивается, серпает носом, издает резкий хрюк и, как по сигналу, шум взобновляется, а из леса живой темной волной на открытое место выкатывается кабанье стадо: волосатые клыкастые (такие здоровенные, что даже сверху понимаешь – это туша, если захочет, просто растопчет и не заметит), кабанихи пузом с отвисшими сосками шлепают чуть ли не по земле, кабанчики – полосатые, совсем маленькие и побольше – на выбор… Вся эта тусовка, порыкивая-похрюкивая, постоянно друг друга толкая и визжа,  разбредается по Луже: кто в грязь, кто – к воде, кто – поближе к кустам… Тот, которого я посчитала за вожака, обустроился на краю и постоянно обегал Лужу, деловито принюхиваясь к воздуху, будто проверял – есть ли кто рядом… Короче, я смотрела на них, забыв о холоде, о вони, о мошке и даже о Изоте… Ближе к утру они свалили.

Изот стащил меня с дерева, отдал свои сапоги и портянки и пошел домой босиком. И ведь шел в свои пятдесят лет, как ни в чем ни бывало, будто в сапогах и после крепкого сна. А я, при всей моей спортивной подготовке, ползла еле-еле: все тело ломило, башка болела, ноги натерло… 

С тех пор жена Изота (не помню уже ее имени, но какое-то литовское)  меня невзлюбила, а Изот стал относиться более лояльно: водил показывал лосей, змеиное логово, объяснил, как по озерам и маленьким рекам можно перейти польскую границу… Но болот я с того времени  не люблю. А поскольку Изот сказал, что, то болото, в которое я провалилась, вовсе не самое гиблое и «утонуть в нем можно только по дурости», то гиблых болот я откровенно боюсь…